Стук в железную дверь. Открывают "кормушку": - эй, ты там - подойди!

Подхожу.

- Собирайся с вещами.

- Куда?

Говорить не положено - я это знаю, но стою, жду ответа. Старик корпусной говорит мне вполголоса: - В новую хату. Старый корпус.

- Зачем?

- Не сказали.

Иду собираться. Куртка, сумка, ботинки... Беру со стола свою чашку, железную кружку и ложку. Остается скатать полосатый матрас - у меня он чуть лучше, чем был изначально - я успел поменяться с другим арестантом, уехавшим на этап.

Так, шнурок - часть плетеной веревки, чтобы было чем перевязать неудобный тяжелый матрас. Вроде все.

Открывается дверь. Я прощаюсь с людьми, что делили со мной эту хату много дней, выхожу на продол.

Не спеша мы идем с корпусным сквозь железные двери "рассечек", разделяющих коридор на отдельные блоки, вниз по лестнице. Первый этаж, переход, снова двери, замки - в этом доме так много металла, что хватило бы крейсер построить.

Вот бы сдать эту уйму железа в металлолом...

Снова лестница. Третий этаж.

- Мордой к стенке!

Стою у стены, и смотрю, как старик корпусной открывает дверь камеры номер сто десять. Ну, привет, новый дом!

- Заходи!

Захожу. Гулко бухает дверь - "роботина" из окованных досок. Нормальная хата, вроде, даже уютно. На шконке сидит человек.

- Ну, привет, - говорю я ему.

- Будь здоров, - отвечает, - Как по жизни все ровно?

- Все ровно.

- Садись. Чай-то будешь?

Я сажусь на железный, вмурованный в стену кронштейн, что зовется здесь стулом и жду, пока чай закипит. Достаю из баула железную кружку, не спеша пью кирпично заваренный чай.

- Александр, - представляется он.

- Александр, - отзываюсь. Он внимательно смотрит, но я не смеюсь. Совпадение. Тезки мы с ним. - Николаевич, - он уточняет. И я отзываюсь: - Николаевич. Это смешно, но никто не смеется.

- И фамилия тоже моя? - Называю. Нет, фамилии разные.

- Был здесь один журналист, так у нас с ним фамилия та же.

Я знаком с журналистом. Мы даже работали вместе.

- Где он сейчас?

- Он уехал на дурку. В психушку.

- ??

- Дурак, натурально. Поспорил с судом, и попал на Централ. Да еще обвинил очень важную шишку в разных всяких грехах - вот его того.

- Ну, и как он?

- Нормальный мужик. Посоветовал мне начать книги писать. Я сначала совсем не хотел, но увлекся. Вот, пишу.

Начинаю смеяться. Он смотрит сурово, ростом метра под два, если двинет - не встать. Достаю свои записи: - Вот!

Рассмеялся и он. Литераторы, блин, собрались в одной хате.

Да, улыбка судьбы - или шутка "хозяев"? Да черт его знает, но смешно - из двух тысяч сидельцев вдруг встречаются в камере двое - с одним именем, отчеством, оба "писатели". Да еще журналист.

- Эх, его бы сюда!

- Если снова приедет, постараюсь его затянуть.

Это здорово. Надо же - случай, но действительно, "в масть".

Так и жили - я часто писал по ночам, когда он спал на шконке, а он занимал наш единственный стул за железным столом только днем. Вечерами мы читали друг другу все то, что написано за день.

Достаточно часто ругались, обсуждали ошибки - и снова садились писать, пока был хоть клочок чистой белой бумаги.

Тетради в тюрьме - очень даже большой дефицит.

Когда в камеру к нам подселяли кого-то, то включался в работу и он - как читатель. И время пошло веселей, да и жизнь получила какой-то, но, все-таки, смысл.

* * *
Я сейчас на свободе, он где-то тянет свой срок на особом режиме. Больше трех лет прошло с той поры - это значит, ему остается тринадцать.

Я надеюсь, что он продолжает писать...